16 (3) августа эта группировка уже заканчивалась; в тот же день штаб армии прибыл для руководства операцией в Бартенштейн.

Следует заметить, что в эти же дни крепости на нижней Висле получили приказание выделить отряды для прикрытия обнаженной юго-восточной границы Восточной Пруссии. Отряды эти были сформированы из различных мелких ландверных и эрзац-резервных частей, наиболее крупной из коих была 70-я ландверная бригада. Под командой генерала Унгерна эта группа сосредоточилась для выполнения задачи по прикрытию границы в районе Страсбург — Лаутенбург и сыграла впоследствии немалую роль в операции против двух русских армий.

Само собою разумеется, что южная граница Восточной Пруссии была этими мерами далеко не обеспечена. Между тем, обстановка становилась здесь все более тревожной. У Млавы имели место бои с русской кавалерией (6-я и 15-я кавалерийские дивизии), и донесения говорили о сосредоточении русских сил к границе значительно западнее, чем это предполагалось. Эти сведения совершенно не соответствовали предположениям командования 8-й армии.

В то время, когда один XX корпус и незначительный отряд генерала Унгерна должны были быть готовы сдержать натиск очевидно превосходных сил противника со стороны Нарева, 20 (7) августа разыгралось встречное сражение у Гумбиннена между начавшей свое наступление с линии реки Ангерапп 8-й германской армией и вторгшейся в пределы Восточной Пруссии 1-й русской армией генерала Ренненкампфа.

В этот день в штабе 8-й германской армии царило напряженное настроение. Генерал Притвиц нетерпеливо ожидал донесений с фронта, с тревогой озираясь на южную границу Восточной Пруссии, которая по всем признакам оказывалась под серьезной угрозой вторжения сильного противника.

Обстановка в Гумбинненском сражении сложилась вначале благоприятно для германцев: I прусскому корпусу удалось совместно с 1-й кавалерийской дивизией разбить 28-ю пехотную дивизию XX правофлангового русского корпуса и зайти ему во фланг. Но после полудня наступление I корпуса было приостановлено; вместе с тем сражение приняло неблагоприятный для германцев оборот на их правом фланге. XVII корпус понес здесь огромные потери; в его 35 пехотной дивизии произошла паника, создавшая настолько катастрофическое положение для всего корпуса, что генералу Макензену, лично появившемуся на поле сражения, удалось лишь с величайшим трудом водворить порядок.

В итоге, в 17 часов XVII корпус доносил, что не чувствует себя более способным противостоять русскому наступлению. Это донесение было встречено в штабе армии с величайшей тревогой: оно говорило о коренном изменении обстановки на Гумбинненском поле сражения. Последнее, правда, не было проиграно, но оно не дало никакого разрешения, оно затягивалось, что ставило германскую армию, при определившемся наступлении новых русских сил со стороны Нарева, в более чем серьезное стратегическое положение. Когда же в 19 часов переданное через штаб XX корпуса донесение генерала Унгерна сообщило о наступлении крупных неприятельских колонн, достигших уже линии Млавы и простиравших свой левый фланг даже западнее этого пункта — и без того нерешительное командование 8-й армии потеряло равновесие и почувствовало себя беспомощным перед сложившейся стратегической обстановкой.

И, действительно, 8-я германская армия, ввязавшаяся у Гумбиннена в бой с сильным противником, оказалась под серьезной угрозой обхода своего правого фланга. При такой обстановке генерал Притвиц счел оборону Восточной Пруссии невозможной и в целях сохранения своих живых сил решил немедленно прервать Гумбинненское сражение и отойти за Вислу. Это тяжелое и ответственное решение, имевшее бы огромные последствия, было встречено глубоким молчанием офицеров штаба 8-й армии. Лишь старшие офицеры Генерального штаба, генерал Грюнерт и полковник Гофман, высказали свое мнение относительно ответственности за очищение Восточной Пруссии — в сущности, без всякого боя. Они полагали, что если ничего лучшего сделать нельзя, необходимо решиться на крайнее, то есть решительно атаковать одну из наступавших неприятельских армий, пока она еще не соединилась с другой. Генерал Притвиц оказался, однако, непреклонным в своем решении. В 21 час 20 (7) августа была отдана руководящая директива, коей предписывалось противостоящим Ренненкампфу корпусам немедленно прервать сражение, оторваться от противника и ночью же начать поспешное отступление на запад. Директива, конечно, не отразила в себе нервного настроения командования; удачно редактированная чужой рукой, она говорила лишь о «марше в западную Пруссию».

Однако действительное решение генерала Притвица нашло свое полное выражение в его личных переговорах по аппарату с командирами корпусов. Один из этих записанных переговоров в 21 час с генералом Макензеном гласят:

«Обстановка коренным образом изменилась. Новые неприятельские силы наступают с юга. Местопребывание 1-й кавалерийской дивизии остается невыясненным. I резервному корпусу, имевшему задачу охватить левый фланг армии Ренненкампфа, противостоит с фронта равный противник. Новые неприятельские силы, примерно, до корпуса, обнаружены в районе Лык. Сильная Наревская армия наступает на Ортельсбург и Сольдау. 8-я армия отходит потому за Вислу».

Итак, первый акт обороны Восточной Пруссии разыгрался; он не был длителен, но мог иметь серьезные последствия для германцев. События разыгрались со стороны противника, примерно, так, как это предполагал германский Генштаб — и, в частности, Шлиффен: две русские армии вели концентрическое наступление со среднего Немана и Нарева в обход Мазурских озер с севера и юга.

Но с германской стороны предположения Шлиффена не оправдались. Генерал Притвиц увидел себя под угрозой со стороны русской армии, наступавшей с Нарева, ранее, чем он успел разбить армию Ренненкампфа. Он счел себя вынужденным к отходу и очищению Восточной Пруссии, в сущности, без боя, — не выполняя соображений Шлиффена, идейным учеником коего он должен был быть, как германский генерал. Было ли решение Притвица действительно вызвано объективностью сложившейся обстановки, или оно содержало огромную долю его личной моральной силы иди бессилья? Генерал Притвиц не принадлежал к числу «ильных и стойких по своей воле командиров; так о нем отзываются все его приближенные офицеры. В продолжение дня 20 (7) августа настроение Притвица менялось несколько раз в зависимости от полученных донесений; в этом отношении он мог бы быть, пожалуй, сравнен с Фридрихом Великим под Мальвицем. Но Фридрих никогда не терял способности к объективной оценке событий, никогда не терял свойственной ему решимости и энергии. Сложившаяся обстановка была, действительно, серьезна. Но ведь Наревская армия достигла к вечеру 20 (7) августа лишь линии Млавы. Непосредственная угроза тылу 8-й армии, срамившейся под Гумбинненом, создавалась лишь с достижением противником линии Остероде — Алленштейн; но до этой линии русским войскам нужно было сделать три перехода (80 км.) с боями. Правда, на юге были оставлены незначительные силы, но пересеченная лесами местность создавала здесь возможность успешной обороны и против значительно превосходящих сил. Таким образом, три перехода, оставшиеся до линии Остероде — Алленштейн, могли быть рассчитаны на несравненно больший срок, чем трое суток. Наконец, и в случае достижения Наревской армией этой линии — положение 8-й Германской армии нельзя было признать безнадежным: коммуникация на Кенигсберг оставалась свободной, а туда германский флот, господствовавший на Балтийском море, мог доставить необходимые для армии средства.

Таким образом, оставались достаточная возможность и стратегическое обоснование для продолжения Гумбинненского сражения с решительной целью разбить армию Ренненкампфа, а потом уже обратиться против Наревской армии. Первый день боя, оставшийся, в общем, безрезультатным, ни в коем случае не мог заставить стойкого начальника отказаться от возможности достижения победы. Требовались лишь решимость и энергия, но этих-то качеств Притвиц и не имел, а оперативная решимость была ему чужда. Далее, мы увидим, как при несравненно более тяжелых условиях, имея неприятельскую армию у себя в тылу на расстоянии двух переходов, другой полководец провел решительную операцию уничтожения одной армии противника и был далек от мысли об отходе в самые критические минуты.

Решение генерала Притвица отступить за Вислу и очистить Восточную Пруссию было вызвано его личным моральным настроением и не находит себе оправдания в бесспорно тяжелой стратегической обстановке.

Первый боевой шаг 8-й германской армии не был удачным. Он обнаружил, что германским войскам могли быть при известной обстановке свойственны все слабые стороны всех армий мира, вплоть до паники и беспорядочного бегства с поля сражения целых войсковых соединений (XVII армейский корпус) и неуравновешенности и нервности высшего командования.

Оборона Восточной Пруссии была весьма трудным и ответственным делом. Она требовала совершенно исключительной выдержки командования и стойкости войск. Первый состав командования оказался неготовым к выполнению своей высокой задачи. Войска же, в сущности, себя еще не обнаружили (один день боя слишком малый срок); во всяком случае, они принадлежали к разряду высококвалифицированной вооруженной силы и под другим руководством должны были это показать.

Ночь на 21 (8) августа застает 8-ю германскую армию в спешном ночном марше на запад. Во многих колоннах настроение подавленное, зловещая тишина ночи делает его еще более напряженным; это особенно сказывается в колоннах XVII армейского и I резервного корпусов. Бойцы устали и измучены после боевого напряжения; их настроение глубоко отлично от энтузиазма тех германских войск, которые в это время, гордые и уверенные в победе, выполняли грандиозный марш-маневр в глубь Франции.

Когда на западном театре военных действий разыгрывался пролог к Марнскому сражению, на востоке войска 8-й германской армии отходили в глубь Пруссии, здесь тянулись бесконечные вереницы повозок, нагруженных крестьянским скарбом и сопровождаемых детьми, женщинами и стариками, покидавшими свои села; беженцы буквально приросли к войсковым колоннам, усматривая в них единственную защиту и надежду. Но в то время, когда в Восточной Пруссии царило настроение моральной подавленности, а отчасти и растерянности, происшедшие события объективно и спокойно воспринимались холодным оперативным рассудком графа Мольтке в главной квартире действующей армии в Кобленце.