Без твердой решимости ничего великого не делается даже в самой счастливой войне, а в беде и подавно.
Клаузевиц
Если боевые события предыдущих дней мы рассматривали, главным образом, с германской стороны, дабы выяснить, как эволюционировал германский план операции и как было организовано контрнаступление, то день 28 (15) августа, открывший собой начало трагедии армии Самсонова, мы начинаем описанием событий на русской стороне. Это делается по определенной причине.
Канун 28(15) августа оставил 2-ю русскую армию уже в достаточно серьезном положении. Ее фланги были сбиты, вследствие чего центр находился под угрозой обхода. Сильно вдавшись на север, он был втянут в упорные бои фронтом на запад. Реннекампф был далеко и радикальной помощи соседу, судя по всему, оказывать не собирался. При такой обстановке Самсонов, казалось, должен был прибегнуть к решительным действиям. Нельзя было терять ни одной минуты.
Однако сколь далеко было настроение в штабе русского командования от атмосферы той серьезности и ответственности, глубоким сознанием которых оно должно было проникнуться!
Посмотрим сначала, какие директивы были отданы штабом 2-й армии на 28 (15) августа. Еще не зная об отходе I корпуса на Сольдау, генерал Самсонов отдал после полудня 27 (14) августа приказ № 2, гласивший:
«15 (28) августа I армейскому корпусу во что бы то ни стало удерживать позицию впереди Сольдау для обеспечения левого фланга армии. XXIII армейскому корпусу (2 пех. и подошедшие части 3 гв. пехотной дивизии) во что бы то ни стало удерживать позиции к западу от д. Франкенау. XIII и XV армейским корпусам под общим начальством генерала Мартоса энергично с рассветом наступать в общем направлении на Гильгенбург — Лаутенбург с целью атаковать противника, находящегося против XXIII и I корпусов, во фланг и тыл. VI армейскому корпусу передвинуться в район Пассенгейма».
За исключением носящих несколько истерический характер слов «во чтобы то ни стало», из содержания этой директивы трудно усмотреть сознание серьезности положения армии, равно как и трудно уяснить себе оперативную идею, положенную в ее основу. Одной части армии приказано обороняться, другой части наступать, причем направление наступления совершенно новое, на Гильгенбург — Лаутенбург, то есть фронтом уже не только на запад, а на юго-запад. Напомним, что последнее направление наступления армии было Остероде — Алленштейн, то есть еще на север. Однако совершенно непонятно, как можно войскам, находившимся на фронте Алленштейн (XIII корпус) — Хохенштейн (XV корпус), приказать наступать на Гильгенбург, ибо все три пункта (Алленштейн, Хохенштейн и Гильгенбург) находятся на одной прямой линии. Нам неизвестно, смотрел ли генерал Самсонов на карту, когда отдавал это приказание; однако очевидно, что это просто стратегическая нелепость. При наилучшем желании корпуса не могли бы выполнить такого маневра и должны были, по сути, свернуться в комок в районе Хохенштейна с совершенно открытым правым флангом в сторону Алленштейна и совершенно открытым тылом до линии Мазурских озер.
Мы менее всего ищем здесь форму стратегического построения армии; мы считаем лишь несводимым оценить ту или иную организацию этого построения. Но именно эта организация здесь отсутствовала. Однако оценивать эту директиву с точки зрения ее стратегической целесообразности менее всего возможно, ибо действительная обстановка ни в какой степени не соответствовала тому, что говорилось в директиве; эта обстановка была генералу Самсонову, очевидно, неизвестна, что ясно проглядывает в приказании VI корпусу.
Об отходе I корпуса Самсонов узнал после полудня 27 (14) августа, но ответил на это серьезное событие лишь отстранением от должности командира корпуса генерала Артамонова. Никаких особых оперативных мер принято не было. События же на фронте VI корпуса оставались в этот день Самсонову, очевидно, совершенно неизвестными. Таким образом, русское командование вводило 2-ю армию в боевой день 28 (15) августа, не представляя себе действительно сложившейся обстановки.
Но более всего поражает телеграмма, посланная Самсонову главнокомандующим в полдень 28 (15) августа, то есть тогда, когда армия была уже на краю своей гибели. Эта телеграмма гласила:
«Доблестные части вверенной вам армии с честью выполнили трудную задачу, выпавшую на их долю в боях 25—26 и 27 августа. Приказал генералу Ренненкампфу, который дошел до Гердауэна, войти с вами в связь своей конницей. Надеюсь, что в пятницу 16 августа совокупными усилиями I, XXIII и XV корпусов вы отбросите противника. 3022».
Какой оптимизм и восторженность, неведомо на чем основанные! Какая ужасная неосведомленность главного командования о положении тех войск, коими оно руководило! И это как раз в тот момент, когда от него надо было ждать высшего напряжения своих сил, воли и максимального проявлении оперативной активности.
Вся операция 2-й армии разыгрывалась без непосредственного влияния на нее русского командования, узнававшего о происходящих оперативных событиях задним числом и поэтому лишенного возможности быть действующим фактором, вызывающим события своими оперативными распоряжениями. Такая система управления, оправдываемая иногда под предлогом широкого предоставления инициативы низшим начальникам, объясняется неумением руководить современными массовыми армиями. Именно теперь более чем когда-либо требуется строгая централизация оперативной идеи; частная инициатива может быть лишь наилучшим способом ее выполнения в данной обстановке. Если же сражающаяся армия не связана этой единой идеей, если она не чувствует над собой постоянного объединяющего и направляющего ее к одной цели фактора в лице командования, она превращается в отдельные разрозненно действующие группы, не могущие объединиться для достижения общей цели — и иногда вследствие этого гибнущие, в то время, когда совместное объединение в бою могло бы их привести к победе.
В подобную бесформенную, ничем не связанную массу превратилась 2-я русская армия. Корпуса ее (I и VI) отступали с такой беспечностью, как будто это было делом только их самих, а не касалось положения всей армии. XIII корпус вообще только гулял, и до конца операции не мог найти себе боевого применения — несмотря на то, что рядом с ним XV корпус истекал кровью в тяжелой борьбе. Если бы корпуса руководились сильной волей, активно участвующей в событиях и старающейся их создавать, такие факты были бы, конечно, невозможны.
В этом отношении русское командование коренным образом отличалось от германского, которое ни на минуту не выпускало из своих рук нити оперативных событий, подчиняя их своевременными и решительными приказаниями своим оперативным замыслам. Каждый новый оперативный фактор вызывал в германском командовании соответствующее оперативное мероприятие. Именно в этой операции германское командование достигло высшей эластичности своей оперативной мысли, которая неизменно и беспрерывно сопутствовала течению операции, неизменно на нее реагировала и была ее творцом в той степени, в какой человеческая воля вообще может влиять на объективный ход событий.
Итак, в боевой день 28 (15) августа 2-я русская армия вступала, как и в предыдущие дни, без сознания своей единой оперативной задачи, без сознания господства над ней в лице командования сильной и объединяющей ее воли, без понимания задач своего взаимодействия; а главное — вступала с командованием, не осознавшим всей серьезности создавшегося положения. Лишь на рассвете 28 (15) августа генерал Самсонов получил известие о непосредственной близости германцев к Нейденбургу и полностью уяснил себе положение своего левого крыла. Русские источники не обладают полнотой, которая позволила бы нам судить о том, как протекала с этой минуты оперативная мысль Самсонова. В нашем распоряжении имеется лишь один документ — это телеграмма Самсонова, посланная главнокомандующему в 7 часов 5 минут 28 (15) августа и гласившая:
«I корпус, сильно расстроенный, вчера вечером по приказанию генерала Артамонова отступил к Иллову, остановив арьергард впереди Сольдау. Сейчас переезжаю в штаб XV корпуса в Надрау для руководства наступающими корпусами. Аппарат Юза снимаю. Временно буду без связи с вами».
Первая фраза этой телеграммы констатирует определенный факт, хотя обходит молчанием его значение. Вторая — получает значение следствия, из него вытекающего, и содержит определенное решение. В этом отношении телеграмма заслуживает высокого интереса.
Утром 28 (15) августа перед генералом Самсоновым раскрывается истинное положение его левого крыла. Дорога на Нейденбург во фланг и тыл всей армии свободна; германцы находятся уже в непосредственной близости к Нейденбургу. Что же решает в этих условиях Самсонов? Ехать на север к впереди дерущимся корпусам! И для чего же? Чтобы руководить наступлением корпусов. Но каким наступлением, с какой целью и с какими возможностями, если вся армия находилась уже под непосредственной угрозой обхода и окружения? Это остается для нас загадкой, и едва ли находился отчетливый ответ в сознании генерала Самсонова.
В то время, когда рискованное положение армии и угроза ее обхода на Нейденбург выявились со всей отчетливостью, когда ради ее спасения надо было немедленно отводить центральные корпуса назад и с этой целью какими угодно средствами организовать оборону Нейденбурга со стороны Уздау и Сольдау, дабы удержать этот пункт, как лежащий на путях отхода центральных корпусов — в это время вся решимость Самсонова проявляется в том, что он едет для руководства корпусами, дальнейшие наступательные попытки коих становились отныне бесцельными и еще более отягчающими их положение.
Конечно, в этом поступке много доблести: командующий армией не желает покидать своих войск и едет к ним. Но ведь все это происходило в XX веке, а не в наполеоновские времена Такое личное геройство является, безусловно, выдающейся чертой для одиночного бойца; оно не излишне для командующего армией даже в условиях современной войны, но никак не может быть единственным проявлением всей его деятельности. А ведь генерал Самсонов утром 28 (15) августа ничем иным себя не проявил. Новый крупный оперативный фактор не вызвал в нем ни одного нового оперативного решения. Директива от 27 (14) августа, уже совершенно не соответствовавшая обстановке, осталась, в сущности, единственным руководящим указанием для войск 28 (15) августа.
Решение Самсонова можно, конечно, оценивать лишь как психологический акт, но не акт оперативной решимости полководца, и с психологической точки зрения — это акт отчаяния. Словно капитан тонущего корабля, который, отчаявшись в возможности спасения, оставляет руль, покидает борт и бросается в воду, — генерал Самсонов, отказавшись от всякого управления войсками и от связи с высшим командованием, бросился в передовые ряды своих войск.
В 8 часов 28 (15) августа он выехал на автомобиле с приближенными чинами своего штаба из Нейденбурга в северном направлении на Надрау. В дороге его настигает еще одно зловещее известие: это донесение и. д. начальника штаба VI корпуса полковника Залесского об отходе корпуса южнее Ортельсбурга. Офицер, привезший донесение, своим личным докладом еще более сгустил краски, передав о беспорядочном отступлении корпуса — которое, как мы уже знаем, произошло еще 26(13) августа.
Теперь перед генералом Самсоновым раскрылась вся ужасающая картина положения армии: оба фланга были сбиты, а центр находился под угрозой обхода и окружения. Вместе с тем, донесение командира XV корпуса генерала Мартоса говорило о чрезвычайном утомлении войск, жестоких боях у Мюлена и невозможности дальнейшего наступления. Безнадежность продолжения операции становилась очевидной.
Было 9 часов 30 минут. Боевой день только начинался; еще можно было, организовав оборону у Нейденбурга из частей 2-й пехотной дивизии, начать форсированными маршами отводить центральные корпуса. Настал последний срок для решения; история вправе его потребовать от Самсонова в этот час. Но и здесь решения не последовало за исключением частного приказания VI корпусу «удерживаться во что бы то ни стало в районе Ортельсбурга». Заслуживает внимания, что это же приказание командиру VI корпуса далее гласило: «от стойкости вашего корпуса зависит успех наступления XIII и XV корпусов».
Итак, в то время, когда благодаря новым донесениям угроза окружения стала очевидной и не могла не раскрыться даже плохо воспринимающему оперативному рассудку, — генерал Самсонов все еще говорит о наступлении своих центральных корпусов. Каким безумным шагом должно показаться это распоряжение командующего армией — который, как мы увидим далее, через несколько часов отдал приказ об общем отходе! И в этом последнем его приказе было, в сущности, столько же отчаяния, сколько и в приказании командиру VI корпуса. Выявившиеся во всей своей силе новые оперативные факторы ничем не вызвали самодеятельности генерала Самсонова. Он предоставил события их объективному течению и проявил полную косность своей оперативной мысли.
Вот что говорит об этом моменте бывший при генерале Самсонове генерал Нокс:
«Прочтя полученное донесение, генерал Самсонов молча погрузился в карту. Затем он вдруг встал и приказал восьми казакам, сопровождавшим его штаб, отдать своих лошадей. Он отвел затем английского генерала в сторону и сказал ему: „Считаю своим долгом осведомить вас о том, что положение армии стало крайне критическим. Мое место сейчас при войсках, но вам я советую вернуться, пока это еще возможно, и передать моему правительству правдивые сведения. Я не могу предвидеть, что принесут ближайшие часы. Но если бы даже суждено было наступить самому худшему, то это не может сказаться на исходе всей кампании...»
Отдав затем распоряжение о возвращении всех легковых машин на Вилленберг и Остроленку, ибо Нейденбург находился уже под угрозой, генерал Самсонов сел с семью офицерами своего штаба, во главе с начальником штаба генералом Постовским, на маленьких казачьих лошадей, и медленной рысью двинулся в северо-западном направлении к XV корпусу в Надрау.
Между тем, главнокомандующий узнал об отходе I и VI корпусов, и начальник штаба фронта телеграфировал генералу Самсонову:
«Главнокомандующий приказал отвести корпуса 2-й армии на линию Ортельсбург — Млава, где заняться устройством армии. 2521».
Таким образом, в штабе фронта события оценивались трезво и со всей серьезностью. Время отправления этой телеграммы русскими источниками не устанавливается. Надо, однако, полагать, что оно относится ко дню 28 (15) августа. Но Самсонов ее, очевидно, не получил, ибо сам лишил себя с утра этого дня связи с главнокомандующим. Скорее по инерции боевых событий, чем во исполнение какой-либо оперативной директивы, 2-я армия продолжала утром 28 (15) августа сражение почти на всем фронте: I корпус держался своим арьергардом до 9 часов еще севернее Сольдау; XV и ХХIII корпуса приняли утром бой на линии Хохенштейн — Ваплиц — Франкенау; XIII корпус выступил на рассвете из Алленштейна на Хохенштейн на помощь XV корпусу.
VI корпус, о котором уже двое суток никто из командиров корпусов ничего не знал, оставался в районе южнее Ортельсбурга; он мог быть, в сущности, вычеркнут из боевого состава 2-й армии. Что делала в этот день конница 2-й армии, остается до настоящего времени невыясненным. Русские источники о ней молчат, немецкие — не упоминают. Очевидно, эта конница бездействовала, как и в первые дни операции. Быть может, известное влияние на нее оказала телеграмма начальника штаба 2-й армии генерала Постовского от 21 августа. Она гласила:
«Главнокомандующий приказал: германских железных дорог не разрушать ввиду необходимости сохранить их для нашего наступления. № 6249».
Центральные корпуса продолжали 28 (15) августа свое наступление, но бои этого дня были для Самсоновской армии уже не наступательными, а скорее оборонительными. Наступательные попытки центральных корпусов в то время, когда нависшие на флангах армии клещи уже стали сжиматься, германское командование назвало впоследствии «безумными атаками».
В таких условиях началась трагедия гибели армии Самсонова.